Три богатыря и один святитель

С раздумий святителя о судьбах Русской Америки и Дальнего Востока, с его молитв к Богу, наверное, и началась эта история. Когда священник Иван Вениаминов, коренной сибиряк, сын деревенского пономаря, с отличием закончивший Иркутскую семинарию, в 1824 году впервые прибыл с семьей на далекие Алеутские острова, он вряд ли мог представить себе, что через 15 лет его как крестителя алеутского народа и создателя новой письменности будет принимать во дворце император Николай I. Но даже сам император в 1840 году еще не предполагал, что поддержанное им решение Синода о новой епархии и выбор нового архиерея в последующие 20 лет не только решат судьбу всей русской Сибири, но и изменят политическую и даже физическую карту мира.

«Мы ленивы и нелюбопытны». Когда Пушкин в сердцах обронил эту фразу, он не предполагал, что будет дальше. А дальше Гоголь очень смешно написал, как все наши должностные лица воруют и спекулируют мертвыми душами, а потом сидят, ждут ревизора и трясутся. После пришел Гончаров и рассказал про обломовщину, как от нее все тут погибают. Ну, кроме Штольцев. Потом Чехов еще добавил в копилку описаний русского характера вяло плывущего по течению жизни Ионыча и перестраховщика Беликова с его вечным «как бы чего не вышло». Но, пожалуй, больше всех постарался Салтыков-Щедрин. Почитать его, так живо представляешь, как этот самый бедный русский народ из города Глупова, несмотря на невзгоды и лишения, веками сидит и ждет Богатыря. Ждет во время войны, засухи, пожара, неурожая. Никогда не надеется на себя, а всегда — на Богатыря, в точности и не зная, что это за Богатырь такой. И в результате оказывается, что тот сгнил давным-давно и надежды русский народ возлагал на пустое место.

Таков суровый приговор нашей литературы XIX века. Но такова ли реальность? Как минимум, не всегда.

Первую свою повесть «Противоречия» юный секретарь канцелярии Военного министерства Михаил Салтыков опубликовал в 1847 году. За следующую – «Запутанное дело» – его выслали из Петербурга в Вятку (ныне Киров). С тяжелым чувством покидая столицу в 1848-м, он вряд ли мог себе представить, что в это же время от заветной стрелки Васильевского острова, как на крыльях, уходил в свой первый тихоокеанский рейс счастливый капитан-лейтенант Геннадий Невельской. В том же году к месту постоянной службы в Иркутск прямо из Зимнего дворца прибыл еще один герой нашего рассказа – генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев. Третий наш герой-богатырь, капитан 2-го ранга Василий Завойко, коротал этот год в свежесрубленном портовом поселке на берегу Охотского моря. А в трех тысячах километрах к северо-востоку, в Новоархангельске на острове Ситха, епископ новообразованной Камчатской, Курильской и Алеутской епархии Иннокентий (будущий святитель Московский) достраивал в этом году свой первый кафедральный Благовещенский собор.

 

* * *

Для того чтобы понять значение совершенного ими дела, надо хотя бы ненадолго заглянуть в еще более далекое прошлое. Когда Россия в конце XVI века, одолев Казань и перевалив через Урал, двинулась на Восток, то отряды «охотников» дошли до Тихоокеанского побережья в небывало короткие сроки. Несмотря на разруху Смутного времени, землепроходцы Иван Москвитин, Василий Поярков, Семен Дежнев вышли к побережью Тихого океана уже в сороковых годах XVII века, не встретив там никаких конкурентов. «Развитые страны» в то время вовсю делили лучше приспособленные для жизни Америку, Африку, Индию… Казалось, еще чуть-чуть – и русским достанется вся Сибирь. Но тут начались городские бунты, церковный раскол, восстание Степана Разина; Алексей Михайлович должен был помогать Украине, Петр I – строить флот и пробиваться в Прибалтику… Одним словом, когда в 1685 году манчжурская армия под руководством европейских военспецов из ордена иезуитов начала штурмовать, самую южную в Сибири русскую крепость Албазин на Амуре и сожгла пригородный Спасский монастырь, Москва не могла помочь обороне русских. Условием заключенного в 1689 году Нерчинского мира с Китаем стал полный уход русских из Приамурья.

Заметим: точная граница при этом так и не была определена. Одна сторона собиралась когда-нибудь вернуться, другая – продвинуться еще дальше на север. Но договор есть договор. В XVIII веке Россия присоединила Камчатку, вышла на границу с Китаем на Алтае и в Казахстане, заново открыла Аляску. В первой половине XIX века русские какое-то время пытались закрепиться в Калифорнии и даже на Гавайях. Но выходило это довольно плохо. Русскую Америку, Чукотку и даже Камчатку приходилось снабжать всем необходимым из Питера, через два океана. В открытую Лазаревым и Беллинсгаузеном Антарктиду и то ближе было плавать!

Всякое же нормальное движение в Российской Азии оканчивалось в Иркутске. Можно было еще переплыть Байкал или сплавиться до Якутска по Лене, а дальше перед путешественниками или купцами лежали тысячи верст бездорожья и глухой тайги. Единственный разбитый тракт, по которому можно было добраться до моря только зимой, упирался в построенный еще в 1647-м Охотск. Бухта, образованная устьем реки Охоты, была маленькой, мелководной, надолго замерзавшей и открытой штормам. Принимать, а тем более строить большие корабли в ней было нельзя. Но почти 200 лет весь дальневосточный транзит Российской империи мог пройти лишь через эту гавань. Севернее лежала едва оттаивающая летом Колыма, южнее – уступленное Приамурье.

Самое интересное, что китайцы так и не смогли закрепиться на Амуре. Слишком уж холодно, тайга, гнус и, главное, – не особенно выгодно: местное население жило редко и бедно, а незамерзающего океанского побережья в Китае и так было с избытком. К тому же с середины XVIII века в стране начался затяжной кризис. Европейские (особенно английские) колонизаторы, постепенно прибрав к рукам китайскую внешнюю торговлю, буквально начали рвать страну на части. Подкупленные местные и пекинские чиновники без боя сдавали иностранцам контроль над крупными портами и целыми регионами. Главным предметом британской торговли в Китае стал… опиум. В обмен на гигантские партии наркотиков англичане вывозили в Европу чай, шелк и золото. Постепенно распространяя сферу своего влияния на север, они уже начинали присматриваться и к русским владениям. Чтобы охранять побережье от пронырливых искателей золота, мехов и ценных пород дерева, от китобоев и наркоторговцев, России нужен был свой тихоокеанский флот. Но держать его было негде. К началу XIX века к дальневосточной игре присоединилась Франция, о своих претензиях стали заявлять США, зашевелились даже японцы.

Святитель Иннокентий, с 1840 года постоянно разъезжавший по своей обширной епархии, с болью следил за происходившими переменами. Во главе многих колониальных экспедиций стояли инославные миссионеры. Англикане, католики, пресвитериане, баптисты, буддисты, даже ламы-идолопоклонники медленно вгрызались в окраины его родной Сибири. Святитель видел в этом угрозу не только русским поселенцам, но и делу православного просвещения всех жителей края. Надо было срочно спасать положение.

Но в далеком Петербурге все глубже втягивались в европейские дела: освобождали от Наполеона Германию, вели войны на Балканах, пытались спасти от распада Голландию и, похоже, совсем забыли о Сибири. Министерство внутренних дел ссылало туда преступников. Министерство финансов аккуратно следило за поступлением в казну меха, золота и китайского чая. А Министерство иностранных дел, уже 25 лет бессменно возглавляемое Карлом Нессельроде, постоянно требовало от местных чиновников строжайшего соблюдения всех международных договоров, включая и Нерчинский, – и потому ни шагу на юг от Охотска! Олицетворявшая Россию на Дальнем Востоке, когда-то освоившая весь этот край торговая Российско-Американская компания тоже пребывала в упадке и уже за бесценок отдала американцам русскую Калифорнию (через 10 лет в окрестностях форта Росс обнаружат крупнейшие золотые россыпи мира). Заезжие мореходы тысячами истребляли морских котиков по всем берегам Аляски и Алеутских островов, спаивали новообращенную паству и смеялись над ее «варварской верой». А святитель мог только молиться.

 

* * *

Но молитва праведника может многое. Неверующему человеку трудно даже понять, почему это проблемы русского Дальнего Востока, подвешенные почти 200 лет, в 1840-х года вдруг начинают решаться разными людьми одновременно и самым неожиданным образом. Первой ласточкой было назначение в Охотский порт молодого лейтенанта Василия Завойко. Ветерану Наваринской битвы, дважды обошедшему вокруг земли, сразу показалось зазорным «командовать лужей». Он начинает поиски новой, более выгодной гавани, и через два года находит ее на 500 верст южнее, в Аянском заливе, где и устраивает новый порт. От него к Якутску начинают прокладывать новую, более удобную дорогу. Правда, это недешево. Вот если бы, пишет в Петербург святитель Иннокентий, в 1846 году впервые посетивший Аян, можно было доставлять грузы на тихоокеанское побережье по реке Амур! Ведь это четыре тысячи верст легкого, дешевого водного пути!

– Но ведь Амур занят китайцами! – отвечают ему из Петербурга. – Это же новая война, а у нас в Сибири нет войск. Кроме того, согласно исследованиям французской экспедиции Лаперуза и английской морской разведки Броутона, подтвержденным русскими данными Крузенштерна, нижний Амур «непригоден для судоходства» и впадает в море, «теряясь в песках у полуострова Сахалин».

Сейчас, глядя на карту, даже странно, как это просвещенные люди XIX века могли так заблуждаться. Ведь Поярков, Хабаров, Нагиба, Поляков и другие русские землепроходцы свободно прошли по Амуру 200 лет назад. О том, что Сахалин – остров, а по Амуру можно доплыть до моря, знали еще монголы времен Александра Невского. Но 500 лет спустя, зачарованные призраком превосходства европейской цивилизации китайцы, японцы и русские похоронили отчеты о путешествиях своих предков в архивах и стыдились даже вспоминать о них. Наверное, поэтому посланный в 1846 году с целью найти устье Амура штурман Александр Гаврилов так и не решился войти в изобилующий мелями Сахалинский залив и привез Завойко в Аян лишь подтверждение прежней точки зрения. Разочарованный Завойко отправил его отчет в столицу и охладел к новым исследованиям.

А ведь открытие было так близко. Всего в двухстах верстах от него прошел знаменитый русский путешественник Александр Миддендорф. Случайно оказавшись в 1844 году в среднем течении Амура, его экспедиция решила «не связываться» с китайцами и вновь повернула на север. А ведь могла бы пойти вниз по течению! Данные Миддендорфа и отчет Гаврилова позволили необычно щепетильному в этом вопросе Нессельроде составить для императора огромный доклад, в конце которого был сделан категорический вывод: «Река Амур для России значения не имеет». «Весьма сожалею!» – отметил Николай I. В это же самое время несколько английских «ученых» стремилось получить у него за спиной разрешение на сплав по течению «бесполезной» реки, а японцы уже вовсю занимали Южный Сахалин, Курилы и подбирались к Приморью. Святитель Иннокентий взмолился еще раз, и в 1848 году Бог послал ему сразу двух помощников.

Первый из них, сорокалетний тульский губернатор Николай Муравьев, решил было отменить у себя в губернии крепостное право и даже сумел убедить в необходимости этого местных помещиков. Запретив самочинный эксперимент, но в душе одобряя его автора, император назначил его генерал-губернатором Восточной Сибири. Сменив на этом посту малоактивного предшественника, Муравьев сразу задумался о развитии тихоокеанского флота. Он решил сделать ставку на Авачинскую бухту и в 1849 году, приехав в Аян, назначил деятельного Завойко военным губернатором Камчатки. Генерал-губернатор уже собирался возвращаться в Иркутск, как вдруг 3 сентября на аянском рейде показался корабль, который уже считали пропавшим. На берегу поднялась суматоха, а незнакомый низенький капитан в помятом мундире, с рябым от оспы лицом, не имея силы ждать подачи официального рапорта, на весь рейд закричал в мегафон навстречу подплывающим лодкам: «Сахалин – остров! Вход в лиман реки Амур возможен для мореходных судов с севера и с юга! Вековое заблуждение положительно рассеяно!»

 

* * *

Капитан-лейтенант Геннадий Невельской познакомился с будущим сибирским губернатором еще в столице. Поначалу Муравьев принял его за фанатика. Тридцатитрехлетний морской офицер, служивший на гвардейском корабле и хорошо известный наследнику престола, Невельской, казалось, ни в грош не ставил свою карьеру. Этот потомственный костромской дворянин, не раздумывая, обменял блестящее будущее на назначение командиром транспорта «Байкал», везшего продовольствие на Камчатку. Его начальство тоже немало удивлялось такому чудачеству. Всем довольно быстро стало известно: этот человек хочет самостоятельно открыть для русских судов устье Амура.

После высочайшей резолюции заново ставить амурский вопрос казалось невозможным. И все же лейтенант Невельской, как вспоминает один из его приятелей, «кричал повсюду: “Может ли такая река, как Амур, зарыться в пески бесследно?!!”» Он твердил это и в обществе дам, «стуча кулаками по столам, разбивая посуду». Его энергии хватило на то, чтобы заставить задуматься и начальника Морского штаба Меньшикова, и министра внутренних дел Перовского. Впрочем, может быть, они просто хотели лишний раз насолить Нессельроде? Невельскому все эти интриги были неважны, он жаждал одного: выполнив основное задание и доставив груз в Петропавловск, использовать остаток навигации 1849 года для плавания в зону Амурского лимана.

Весна и лето прошли в бесплодных попытках получить официальное разрешение на проведение исследований. Первоначальные покровители Невельского начали колебаться, их все более раздражала его назойливость. Желая «спасти» молодого офицера от заблуждений, его направляли то к первооткрывателю Антарктиды Беллинсгаузену, «закрывавшему» Амур еще с Крузенштерном, то к директору Российско-Американской компании Врангелю, показавшему ему засекреченный отчет штурмана Гаврилова, то в Генеральный штаб, где ему по секрету рассказывали о снаряжении экспедиции военных топографов для окончательной разметки восточной границы. Вчерашние сослуживцы начали избегать его общества. Оставалась единственная надежда, что Муравьев не забудет, пришлет из Сибири хотя бы запрос на исследования. Когда же запрос пришел, Меньшиков, не желая ссориться с авторитетами, составил инструкцию так, что в ней не оказалось ни слова об Амуре.

Транспорт «Байкал» вышел из Кронштадта 21 августа 1848 года, в рекордно короткий срок пересек Атлантику и Тихий океан и вошел в Авачинскую бухту 12 мая 1849-го. Никаких дополнительных инструкций из Петербурга в Петропавловск не поступало. Прождав две недели, Невельской собрал офицеров транспорта и объявил им о своем решении идти к Сахалину на свой страх и риск. Команда последовала за своим капитаном. 17 июня «Байкал» вошел в сужающийся коридор между материком и северным Сахалином. Первые дни плавания, казалось, подтверждали общепринятую гипотезу: мелкий извилистый фарватер без всяких признаков пресноводных течений. Несколько раз «Байкал» даже садился на мель. Потеряв почти три недели, Невельской решил поставить транспорт на якорь и продолжать разведку на шлюпках. Первая из них под командой мичмана Гроте прошла вдоль западного берега Сахалина и, наткнувшись на отмель, вернулась назад. Геннадий Иванович с тревогой ждал вторую команду, ушедшую вдоль материка. Лейтенант Петр Козакевич привез добрые вести: за девятым по счету мысом в море впадает какая-то большая река, а главное, на побережье нет даже и признака китайского присутствия.

11 июля 1849 года, в день памяти равноапостольной княгини Ольги капитан-лейтенант Невельской лично вошел в амурское устье, существование которого отрицали все русские и заграничные карты. Он прошел вверх по реке 50 верст и не встретил нигде даже следов пребывания чьих-либо военных или торговых постов. Покинутые русскими почти 200 лет назад, эти земли до сих пор реально не были освоены никаким другим государством! Вернувшись на побережье, экспедиция двинулась на юг и 22 июля свободно прошла через семикилометровые ворота между Сахалином и континентом. Так Татарский «залив» наконец стал Татарским проливом.

«Множество предшествовавших экспедиций к сахалинским берегам достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по тому истинно русскому смыслу, с которым действовал Невельской», – писал в своем докладе генерал-губернатор. Сломав свою карьеру, пойдя против признанных авторитетов, почти нарушив приказ командования, Геннадий Иванович, тем не менее, не нарушил, но исполнил заповедь Божью. В споре с маловерами и лицемерами он опроверг общепринятую ложь и установил нерушимую истину.

 

* * *

Чем именно занимался в то лето святитель Иннокентий, точно неизвестно. Мы знаем лишь, что весной 1849 года еще два народа Русской Америки – колоши и кадьякские алеуты – впервые слушали Евангелие и церковную службу на своем языке. На следующий год владыка в очередной раз посетил Камчатку, благословил деятельные труды нового губернатора Завойко и узнал решение Синода о своем возведении в сан архиепископа. В феврале того же года прибывших в Петербург Муравьева и Невельского вызвали на заседание Особого комитета по делам Дальнего Востока под председательством Нессельроде. Люди, никогда не ездившие на восток дальше Москвы, пытались опровергнуть подлинность открытия Амура, в то же самое время всячески намекая, что если Невельской останется в столице, его «прегрешения» будут забыты, а карьера пойдет лучше прежнего.

Добившись разрешения поставить на новооткрытом берегу Татарского пролива хотя бы торговое зимовье, Невельской летом 1850 года возвращается на Амур и узнает о том, что чьи-то неизвестные корабли с пушками уже дважды приходили в эти края и делали промеры дна. Англичане? Французы? Американцы? Капитан 1-го ранга не теряет времени на раздумья. Оставив строительные работы на побережье, он берет с собой шестерых матросов и едет инспектировать реку. Не найдя никаких следов иностранцев и обнаружив древние столбы с высеченными на них славянскими буквами, он решает, пока не поздно, присоединить юг Дальнего Востока к России без всякой оглядки на Петербург. В первый день Успенского поста, 1 августа 1850 года, на праздник Изнесения Честных Древ Животворящего Креста Господня, Невельской собрал местных жителей из селения Куегда, выстроил матросов и со всеми обрядами, при барабанном бое и салюте из ружей и фальконета, поднял русский флаг на Амуре. Так в 862-ю годовщину Крещения Руси был заложен город-порт Николаевск.

Уезжая, капитан оставил в местной деревне гербовую бумагу, где на русском, английском и французском языках говорилось следующее: «От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что, так как прибрежье этого залива и весь Приамурский край до корейской границы, с островом Сахалин, составляют российские владения, то никакие самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим инородцам, не могут быть допускаемы».

Это было так дерзко, что поначалу все растерялись. Нессельроде пугал правительство китайской угрозой. Позже выяснилось, что китайцы, так ничего и не узнавшие в том году, были даже рады, что русские, занимая пустующие земли, спасают Китай от угрозы проникновения европейских наркоторговцев и контрабандистов с севера. Зато англичане были не на шутку возмущены. Они уже почти собрались создавать на этих землях независимое буферное государство типа Сингапура, Гонконга или даже побольше, и вдруг – такой провал. Естественно, что ими, да и другими европейцами сразу были приложены все усилия, чтобы убрать русских с Амура.

– Для сохранения чести и достоинства нашего правительства гораздо лучше теперь же удалиться оттуда! – потеряв всякое самообладание, кричал Нессельроде на очередном заседании Особого комитета.

– Вы своеобразно понимаете честь, – возражал ему Муравьев.

Но, несмотря на все его протесты, комитет постановил «снять и упразднить все посты на Амуре», а Невельского… «разжаловать в матросы с лишением всех прав состояния».

Казалось, всей русской дальневосточной эпопее пришел конец. С учетом последующего развития событий Россия уже через 10–15 лет была бы полностью отброшена от океана и получила бы границу где-то в районе Байкала и Лены. А потом, может быть, даже западнее. Постановление комитета автоматически обретало силу закона… Если бы в России не было царя.

Когда Муравьев пришел просить Николая I об отставке, император был очень удивлен и расстроен. Но когда он начал читать постановление комитета, его лицо просияло:

– Поступок Невельского молодецкий, благородный и патриотический, – произнес он, глядя в окно на Александровскую колонну и ангела, попиравшего крестом змея. – Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен!

 

* * *

Вспоминал ли в тот день император о скромном алеутском архимандрите, которого он принимал в этом зале 11 лет назад? Может быть, и нет. Тем более что владыка Иннокентий еще не имел прямого отношения к истории с Невельским и Муравьевым, их встреча была впереди. Самому Николаю оставалось жить всего четыре года. Но и за это время с героями нашей истории случилось многое.

Невельской вернулся на Амур, укрепил, существовавшие там посты и основал новые, в том числе и на Сахалине. Разосланные им экспедиции во многих местах наткнулись на богатые месторождения угля, нефти и золота. А сам он в отсутствии духовенства начал проповедовать местным жителям Православие и даже крестил некоторых из них, так что святителю Иннокентию пришлось срочно направлять в Николаевск своего сына-священника для миропомазания. Между прочим, в 1854 году на николаевском рейде на сутки остановилась шхуна «Восток», на которой находился писатель Иван Гончаров. Офицеры шхуны сошли на берег повидать человека, открывшего Амур, но писатель так «устал путешествовать», что остался на корабле. Он спешил возвратиться в Петербург, чтобы закончить «Обломова».

В 1855-м Невельской уже укрывал в устье Амура русскую эскадру и спешно укреплял берега, готовясь к нападению англичан, которые так и не решились войти в пролив. Назначенный главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами Приамурья, он, тем не менее, был отозван в Петербург сразу после смерти Николая I. Он получил чин адмирала, пожизненную пенсию, хороший пост в министерстве и прожил еще 20 лет, но завистники уже никогда не позволили ему выйти в море.

Дело Невельского в Приамурье продолжил Завойко. Малыми силами отбивший англо-французский десант на Камчатке, он, тем не менее, должен был оставить благоустроенную за пять лет Камчатку и ставший ему родным Петропавловск и перевезти все казенное имущество порта и гарнизон под защиту Амура. В 1854 году англичане сожгли построенный им Аян, но в 1859-м по его рекомендации Россия заложила на Тихоокеанском побережье свою новую морскую столицу, которая зовется Владивостоком. После окончания войны его, так же как и Невельского, убрали в министерство подальше от моря. Отставленный от всякого живого дела, он прожил еще 40 лет и перед смертью тоже получил адмирала.

Генерал-губернатор Муравьев продержался в Сибири до начала 1860-х. Устройство нескольких амурских экспедиций не только помогло доставить на побережье солдат и открыло реку для судоходства, но и окончательно оставило левый берег реки за Российской империей. Айгунский мирный договор с Китаем, заключенный в 1868 году, восстановил честь русских землепроходцев XVII века. За это достижение организатор обороны Дальнего Востока и основатель Хабаровска получил титул графа и вторую фамилию – Амурский. Но договоры с Китаем и Японией, закреплявшие за Россией Приморье и Сахалин, подписывал уже не он. Запутавшийся в столичных интригах и уволенный в почетную отставку граф прожил остаток жизни в Париже. Его прах перезахоронили во Владивостоке лишь в 1990 году.

Что ж, британцы умеют мстить за свои неудачи. Они, правда, не всегда правильно определяют их главную причину. Может быть, поэтому святитель Иннокентий задержался в Приамурье немного дольше других. Перемещавший свою кафедру из Новоархангельска сначала в Аян (где англичане чуть не захватили его в плен), потом в Якутск и, наконец, в основанный им Благовещенск, архиепископ Камчатский, а теперь и Благовещенский повелел вернуть на Амур старинную чудотворную Албазинскую икону Божьей Матери. Благословив проезжавшего в Японию молодого миссионера Николая Касаткина (будущего святителя Японского), он с грустью наблюдал за тем, как Россия теряет свои американские земли. Но за души паствы он был спокоен. Колоши и алеуты уже никогда не переменяли веры. Теперь предстояло просвещать нивхов, нанайцев, удегейцев, айнов. В середине 1860-х владыка занялся подготовкой своего последнего масштабного миссионерского проекта – христианского просвещения Китая. Но тут в Москве скончался святитель Филарет, и Синод единогласно утвердил владыку Иннокентия Московским митрополитом…

А что же сосланный чиновник Салтыков? Мы ведь так и забыли его в Вятке. После смерти Николая I ему разрешили вернуться в столицу. Надо ли говорить, как он был рад. В последующие годы он старался совмещать чиновничью карьеру и ремесло сатирика. Дослужился даже до тверского вице-губернатора. Но служба его не прельщала. Гораздо приятнее, да и выгоднее, оказалось издавать «обличительные» журналы и под псевдонимом «Николай Щедрин» печатать в них истории про «город Глупов» и сказки «о том, как один мужик двух генералов прокормил». Над генералами весело хохотала вся «молодая и мыслящая» Россия. Адмиралы Невельской и Завойко, может быть, тоже читали эти его «сказки». Только вот вряд ли им было смешно.

Но грустить все-таки тоже не надо. Ведь победу на Дальнем Востоке в конце концов одержали именно русские люди. А то, что они в последующей жизни не были особенно избалованы славой, так это даже по-христиански. Главное, чтобы мы не забывали о них сейчас. Не просто помнили бы имена, а старались бы в своей жизни так же беззаветно и смело служить России, не боясь в случае необходимости жертвовать своими личными нуждами и интересами.

Сейчас многие горюют о потерянных в ХХ столетии русских землях. Некоторые даже смирились с тем, что в ближайшие годы мы «вынуждены будем отдать» Курилы, Калининград, Кавказ… Ну а если не отдавать их?! Стеной встать на пути у тех, кто посмеет отдать нам приказ «спустить флаг». Не потому что мы «против всех», а потому что мы «за». За свой народ и за свою веру. За единую и неделимую, за могучую и свободную Православную Россию. Если мы будем честны в этом своем стремлении, то сможем изменить все, даже карту мира. А еще не известные нам, но живущие среди нас святые всегда будут молиться о нас.

Артем Ермаков