Конкурс "Наследника"

И нашим спасением станет свет

Конкурсная работа 2014 года

Участвуйте в конкурсе «Наследника»! Условия здесь

 

 

Анастасия Лебедева

 

Я давно перестал считать время. Пережил день - уже счастье. Каждая минута отдается на проверку прожекторов, выслушивание сообщений из радио, подсчитывание погибших и раненых. Ну и два часа на сон, конечно же.

Наша линия, как и все остальные, находилась в повышенной бдительности. Было известно, что немецкие летчики будут обстреливать Москву. Наш радист, Жука, постоянно сидел в своей будке и слушал новости. Ребята из нашего прожекторного полка приводили прожекторы в боевую готовность. Я, как начальник прожекторной станции, сверялся с картами и управлял работой.

  - Василий Прокофьевич, вас радист зовет, - говорит мне курносый Федька. Мальчику почти четырнадцать стукнуло, а уже работает на уровне со взрослыми. Уже успел ослепить троих немцев. Голова у него светлая, далеко пойдет, когда война кончится. Чем-то напоминает мою старшую дочь, Раю. Сколько их таких - юных, но уже постаревших на десятки лет? Тяжелое время.

Когда же всё это кончится?

Жука передает мне известия о вылетевших немецких самолетах и о полной готовности ПВО Москвы и Московской области. Передает радиограмму о первой цели, что осветили прожектористы Сарбунова.

Я выхожу из будки.

Смотреть на небо стало моей работой. Непрерывно вглядываться в темноту, выискивая опасность. Люфтваффе любят вылетать ночью, когда видимость снижена. А сейчас, как назло, луны не видно. Конечно же, проклятые немцы воспользуются этим.

Но мы наготове.

Хуже обстрела только тишина. Предчувствие чего-то опасного. Плохого. Понимание того, что будет ещё и будет хуже.

Но мы будем стоять.

 - Василий Прокофьевич, - говорит Федька. Он старается говорить спокойно, но я знаю, что он дрожит. - Их много?

 - Более ста.

 - Но мы ведь победим?

 - Я надеюсь на это.

 - Мне сестра сегодня приснилась. Мы даже попрощаться не успели, как только сообщение пришло, сразу к тетке отослал. Интересно, как она...

Я киваю. Я тоже скучаю по своей семье. Но на это нет времени. Вместо того, чтобы вспоминать, я буду бороться ради них.

Я слышу. Эта привычка вырабатывается почти сразу, уметь вслушиваться даже в тишину. Иначе не выжить.

Голос не слушается. Я кричу:

 - Всем быть готовым немедленно!

Гул становится громче.

 - Дать луч!

Расчеты совершаются на подкорке. Я направляю свет прожектора на самолет, лишая пилота зрения. Самолет теряет управление.

Мысли? Какие ещё мысли? Четкий приказ, то, что позволяет удержаться - спасти, защитить, не позволить - защищать Родину, свою семью.

Я слышу, как самолеты начинают обстрел зениток. Но мне всё равно. Как завороженный, я "веду" немецкий самолет. Залп. И самолет ярким пятном падает на землю.

Мы не отдадим Москву. Здесь ещё жить нашим детям.

Но летит ещё один и ещё один. Они стреляют прямо по нам. Конечно, прожектористы легкая мишень. Беря на мушку одного, на тебя, как мухи, слетаются другие.

Звуки выстрелов… Как будто на небе кто-то запускает фейерверки.

Но многие из выстрелов зениток не достигают своей цели. Я переключаюсь на другой самолет, но их так много, а нас так мало.

 - Дать луч! Дать луч! - кричат вокруг, кричу я.

Сердце бьется настолько сильно, что я перестаю его чувствовать. А разум становится прозрачно чистым. Я автоматом рассчитываю движение, отдаю приказы. Голоса тонут в шуме и во тьме.

Всё смешивается, и крики, и выстрелы, и ночь, и самолеты, и спасительный свет. И в центре всего этого - я.

Кажется, будто самолетам нет конца и края, но, всё же, их становится всё меньше.

И красная, как кровь, полоса, пронзает ночь. Я уже и не надеялся увидеть рассвет.

Только сейчас руки начинают дрожать.

Я медленно оглядываю площадку. Многие лежат на земле. Кого-то бьет крупная дрожь, кто-то плачет, у кого-то кровь. А кто-то никогда больше не встанет.

Подбегает Жука. Он обнимает меня и радостно тараторит:

 - Василь, нам удалось, слышишь, Василь, они отстояли, немцы убрались, теперь они будут знать, как на нас нападать, не ожидали такого! Ох, Василь, Василь!

 - Но теперь они будут раза в два серьезнее. - говорю я. - Жука, иди в будку и занимайся делом.

Радист убегает, а я начинаю ходить по площадке, подсчитывая убитых. На земле я замечаю Мишу и Федьку. Но дышит только один.

 - Сильно резануло? - спрашиваю я у Мишки. У него рана на боку, но нельзя сказать, насколько сильное повреждение.

 - Не очень. Федька спас. Оттолкнул, а сам, - Миша морщится от боли и от досады.

Федька, Федька, чистая душа. Почему война забирает таких? Спи спокойно, мальчик, то, что ты сделал не будет напрасно.

 - Могилу бы выкопать, - с трудом говорит Михаил. Я помогаю ему подняться и отношу в медчасть.

Я иду в землянку. Воспоминаний о прошедшей ночи почти нет. Есть только здесь и сейчас.

В землянке холодно. Она освещается лишь светом лучины. Он мягкий, не такой, как в прожекторе.

Снимаю шинель, кладу на "кровать", которая на самом деле, поставленные вместе ящики. Шинель вся в дырках. Осматриваю себя, но я не ранен. И только сейчас приходит осознание. Я мог умереть. Странно, во время боя об этом не думаешь.

И вслед за этим приходит другая мысль: но другие умерли.

И становится страшно.

Я выхожу засвидетельствовать погибших. Результаты не радостные, перебито почти четверть батареи. Я беру лопату, зову нескольких ребят, которые ещё могут стоять на ногах. И мы копаем.

Я думаю о своей семье. О жене, о детях. Сердце сжимается в комок и я чувствую, как слезы подступают к глазам. Я скучаю по ним, я хочу увидеть их, обнять, сказать, что всё будет хорошо, что я рядом. Что теперь они в безопасности, потому что есть, есть на земле храбрые люди, которые жертвуют своими жизнями, ради своей Родины, ради своей семьи.

И лишь на мгновение, не для того, чтобы углядеть опасность, я смотрю на небо, ища чего-то. Но чего? Чего я хочу от неба?

Я хочу от неба ответа.

И оно отвечает мне.

Свет постепенно рассевает красное марево. Я смотрю. И впервые позволяю себе улыбнуться.

 

← Вернуться к списку