Культура

Пушкин и судьбы европейской идеи

 

Сегодня мы заново решаем вопрос об отношении России к Европе, к Западу. Опыт показал, что и здесь наша элита, ведущая свою родословную от коммунистической номенклатуры, оказалась не на высоте. Господствующий атеизм начисто отбил у нее духовно-историческую память и чувство великой традиции. Мир, находящийся по ту сторону железного занавеса, воспринимался то как воплощение мирового зла, то как земной потребительский рай, куда и нам следует как можно скорее попасть. Если бы православной церкви дозволено было действовать в обществе в качестве эффективного социального института, ответственного за поддержание православной цивилизационной традиции, всем бы изначально было ясно, что Европа — не монолит, она включает три ареала: католический, протестантский и православный. Эти "три источника и три составные части" Европы одинаково необходимы для ее духовного и политического равновесия. И в этом смысле России не надо было бы "возвращаться в Европу" — она всегда там была, на своем месте, со своей специфической ответственностью. Греко-православные корни России — вот что делает Россию Европой и налагает на нее соответствующие европейские обязанности.

Сегодня наши либералы, полные восторженности перед Европой и готовые во всем следовать и повиноваться ей, в то же время не признают права России на равноправный диалог в рамках европейского сообщества. Ведь России еще предстоит — в весьма отдаленном будущем — стать настоящей Европой, а до тех пор ей пристала роль благоговейного адепта, не смеющего сказать свое слово.

Вот что творит с нами привычка делить народы на передовые и отсталые, отказывая последним в достоинстве.

Но христианская традиция учит иному. Во-первых, она не связывает духовное первородство с материальными, экономическими преимуществами. По высшему духовному счету экономически развитые и могущественные могут оказаться настоящими пигмеями. Во-вторых, она напоминает нам о наших корнях и наших обязательствах в Европе, в первую очередь перед нашими братьями по вере — греками, сербами, болгарами...

Наш национальный гений и пророк Пушкин и в этом отношении преподносит нам великий урок. Он судил о людях и народах не по критериям развитости и неразвитости, успеха и неуспеха, а по универсальным критериям духовного плана. Вот почему у него простой крестьянин может стоять выше природного аристократа, а неграмотное, но свободолюбивое племя черногорцев — посрамлять наполеоновскую Францию, этот оплот европейского просвещения.

Православная идентичность Пушкина позволяет ему не напрашиваться на "прием в Европу", а знать об исконном присутствии России в ней и обо всех вытекающих отсюда политических и духовных обязательствах. Пушкин приветствует участие России в греческом вопросе и посвящает поэтическую оду Адрианопольскому миру (1829), по которому побежденная Турция вынуждена была признать независимость Греции, а России уступить ряд важных позиций в черноморском бассейне:

 

Опять увенчаны мы славой,

опять кичливый враг сражен,

Решен в Арзруме спор кровавый,

В Эдырне мир провозглашен.

Аналогична позиция поэта в отношении другой православной европейской страны — Сербии, подвергающейся мусульманскому натиску:

 

Над Сербией смилуйся ты, Боже!

Заедают нас волки янычары!

.................................

Долго ль вам мирволить янычарам?

Долго ль вам терпеть оплеухи?

Или вы уже не сербы, — цыганы?

Или вы не мужчины, — старухи?

Вы бросайте ваши белые домы,

Уходите в Велийское ущелье, —

Там гроза готовится на турок,

Там дружину свою собирает

Старый сербин, воевода Милош.

 

Не правда ли, актуально звучит? Сегодня, когда жалкий паяц, называющийся представителем президента по урегулированию югославского кризиса, фактически занимается тем, что лоббирует американские интересы в осажденной Югославии, нам стоит задуматься над ролью России в современной Европе. В качестве порученца США Россия с позором выбывает из Европы. Не случайно после "миротворческой миссии" В. Черномырдина на Балканах все дипломатические и политические возможности России оказываются похороненными и Россия попросту выключается из переговорного процесса, затрагивающего и судьбы православного ареала в Европе, и, возможно, судьбы всей Европы.

Вопрос стоит так: возможны ли европейское равновесие и сама независимость Европы без активной мироустроительной роли России? И в период семилетней войны — сопротивления гегемонистским притязаниям Фридриха II Прусского, и во время наполеоновских войн, и в эпоху борьбы с фашизмом независимость Европы оказалось невозможно обеспечить без активного привлечения России. Сегодня Европа сталкивается с вызовом нового гегемона — США. Они уже давно посягают на политическую независимость и культурную идентичность Европы.

После американской оккупации Германии в 1945 году под вопрос было поставлено не только существование центральной Европы, интегрированной в систему атлантизма и утратившей свое "континентальное чувство". В ходе модернизации и "вестернизации" католического Юга Европы — Франции, Италии, Испании, Португалии — под вопрос была поставлена идентичность католической Европы. Католическое наследие было объявлено помехой модернизации — становлению современной рыночной экономики, правового государства, политического центризма. Политическая инфраструктура объединенной Европы — ЕС — строилась в целом по атлантическому (протестантскому) образцу, а католическое политическое и культурное наследие было поставлено под сомнение.

Что касается православной Европы, то здесь коммунизм и американизм длительное время фактически сотрудничали в деле искоренения великого восточно-христианского наследия. Коммунистическое корчевание православных корней в славянской Восточной Европе и в самой России подготовило, как сейчас стало очевидным, почву для идейной капитуляции перед американизмом.

Сегодняшнее наступление США на Югославию может выглядеть в глазах их европейских союзников как искоренение "восточной ереси" в Европе и как ликвидация единственной страны, не пожелавшей вступить в НАТО и тем самым способствовать замыканию военного кольца вокруг России. Но на самом деле речь идет о чем-то более значимом для самих европейцев. На деле США пользуются случаем прервать процесс созидания самостоятельной процветающей Европы — потенциального соперника и конкурента. С 1945 года считалось, что наиболее высокий "атомный барьер", как и барьер на пути развязывания обычной войны, находится в Европе. То, что позволено в других частях мира, не позволено в цивилизованной, процветающей и защищенной Европе. Развязав войну на Балканах, США фактически сняли этот барьер. В колыбели европейской цивилизации — Средиземноморье — оказалось возможным то, что прежде представлялось допустимым только в третьем мире: бомбежка мирных городов и экологически уязвимых объектов, сотни тысяч беженцев, массовый вооруженный терроризм, правовой беспредел. США, таким образом, активно осуществляют "тьермондизацию" Европы — стирают ее блестящий образ мирового цивилизационного центра, притягательного для людей всех континентов. Наряду с этим реальным понижением цивилизационного статуса Европы в мире США убивают и европейскую идею, некогда столь воодушевительную.

Если справедливо то, что уроки европейского просвещения — это уроки свободы, то нам надо всерьез оценить условия этой свободы и вытекающие из нее императивы. Европейская идея живет в мире не по законам монолога, предполагающего молчание реципиентов, а по законам свободного диалога. Это означает, что европейскому тексту положено меняться, варьироваться, открывать себя в новых ипостасях, не предусмотренных в "стране-изготовителе". Чем большее внутреннее разнообразие сохраняет Европа, тем выше ее терпимость к своеобразию других культур и выше способность к творческому диалогу с ними. Только распространяясь в ходе свободного диалога, европейская идея получает шанс завоевывать прочные симпатии в других регионах и найти там свободных творческих продолжателей и доброжелательных критиков.

США задумали сделать из Западной Европы единый атлантический монолит, рассматривая ее внутреннюю культурную дифференциацию как подлежащий устранению пережиток. Но тем самым они создают совсем иные правила игры, не предусмотренные кодексами высокого просвещения. Запад как единый, лишенный внутреннего разнообразия монолит утрачивает способность к творческому диалогу с другими культурами. Теперь он ставит их перед дилеммой: безоговорочная капитуляция перед Западом или безжалостный остракизм, изгнание из "цивилизованного сообщества".

Отсюда уже один шаг до использования таких "сильных" аргументов, как бомбы и напалм. Но бомбами и напалмом нельзя распространить европейскую идею в мире, на этом пути ее можно только убить. Мы, русские, потому-то так кровно заинтересованы в сохранении живительного разнообразия внутри Европы, что оно является гарантом свободного диалога неевропейских народов с европейской идеей.

Здесь мы снова возвращаемся к триаде, являющейся предметом настоящей статьи: европейское просвещение, Россия, Пушкин.

Теперь, когда нас вновь неожиданно настигли "сумерки Просвещения", мы лучше способны понять природу и исторические границы последнего. Просвещение есть этап длительного процесса секуляризации, причем, как оказалось, преходящий, промежуточный этап. В свое время христианская весть (в частности, в посланиях апостола Павла) была обращена ко всем народам без изъятия. "Неужели Бог есть Бог иудеев только, а не и язычников? Конечно, и язычников, потому что один Бог, который оправдает обрезанных по вере и необрезанных через веру" (Рим. 3, 29, 30). Просвещение оказалось тем этапом процесса секуляризации, когда благодать была заменена прогрессом, но ее универсальный духовно-возвышающий характер еще не был утрачен и нашел в прогрессе превращенную форму своего выражения. Историческая периодизация просвещения, по разным критериям выделяющая стадии восходящего развития человечества: дикость, варварство, цивилизацию; первобытный строй, рабство, феодализм, капитализм, коммунизм; доиндустриальное, индустриальное, постиндустриальное общество, — носила, несмотря на все различия, универсальный характер, наследуя в этом христианскому универсализму. Прогресс, как и христианская вера, был нейтральным в этническом отношении, не признавал антропологических преград. Его свет, как и свет Божественной истины, равно воссиял всем народам, готовя человечеству единую счастливую историческую судьбу, единую перспективу спасения. В этой перспективе как выглядела миссия России в Евразии — миссия, к которой оказался столь восприимчив Пушкин? Она состояла в том, чтобы нести свет просвещения в самые отдаленные уголки евразийского континента: и "гордому внуку славян", и финну, и тунгусу, и калмыку.

При этом не надо думать, что Пушкин мыслил и Россию, и самого себя только в качестве полпредов европейского просвещения в Евразии. Речь идет в данном случае не о пассивных передатчиках чужого текста, а об активной творческой интерпретации, наделяющей просвещенческий текст глубокой жизненной, смысловой конкретикой и тем самым не дающей ему выродиться в бесплодную схоластику или упрямую, бесчувственную к местной специфике догматику. В роли такого творческого герменевтика может выступить только та культура, которая сохраняет свою идентичность и дорожит ею. Обращение с европейским текстом требует большой внутренней свободы. Это только наши "чикагские мальчики", гайдары и чубайсы, получившие звание "европейцев" и "западников" за одно только знание английского языка, могли видеть свою задачу в том, чтобы наизусть вызубрить иностранный текст и заслужить за это хорошую оценку заморских учителей. Пушкин продемонстрировал нам совсем другое умение. В работе с материалом европейского просвещения он демонстрирует ту степень творческой свободы, которая необходима для того, чтобы критически отобрать нужное, отсеять ненужное и дополнить то, что нуждается в творческом дополнении. Подобно тому как русский аристократ приглашал иностранных гувернеров вовсе не для того, чтобы они хозяйничали у него дома, Пушкин сохранял аристократическое достоинство в обращении с мэтрами Европы. Величайшая заслуга Пушкина в том, что он это аристократическое достоинство в общении с Европой сделал нашим национальным достоянием. Он научил нас пользоваться достижениями европейского просвещения не как "текстами", которые надлежит рабски вызубрить, а как эскизами, которые подлежат реинтерпретации в соответствии с условиями места и времени. Плебейскую старательность копировальщиков он оценивал как неуместную практически и недостойную по соображениям чести. Только высокое чувство собственного достоинства уберегает нас от неумеренного догматического усердия, требуемого "великими учениями". "Учения" должны восприниматься не как "великие", а как "любопытные", достойные того, чтобы с ними познакомиться и усвоить из них то, что мы признаем для себя уместным. Для того требуется знать не только текст, но и контекст, историческую и культурную этимологию, открывающую горизонт иначе — возможного в самом тексте. Те представители русской аристократии, которые не только близко знали Европу, но и сохраняли причастность к нашей православной традиции, способны были проникнуть в творческую лабораторию европейского духа, оценив сравнительные достоинства двух разновидностей христианства, западного и православного.

Вот она, тайна российского просвещения: оно сочетает православную идентичность, обращенную вовнутрь, к собственному народу, и универсалии просвещения, обращенные вовне, к другим народам, которых предстоит приобщить к вершинам общечеловеческой культуры. Именно таковы правила стратегической культурной игры, впервые осмысленные и зафиксированные Пушкиным. Стоит в этой формуле что-то поменять местами, и культурная катастрофа становится неизбежной. Она неизбежна, если мы забудем собственную идентичность и выступим в роли пассивных перцепиентов и передатчиков западного просвещенческого текста. Тогда начнется догматически одержимое механическое пересаживание европейских порядков, идей и учреждений на российскую (евразийскую) почву, что способно не только грубо повредить эту почву, но и нанести урон самой европейской идее, теряющей привлекательность в глазах местного населения. Именно так наши нынешние "либералы" нанесли урон европейской идее в России.

Культурная (и политическая) катастрофа настигнет нас и в том случае, если православную идентичность, обращенную вовнутрь, к нам самим, мы обратим вовне, в неумном мессианском рвении навязывая ее другим народам, родственным по духу и судьбе, но имеющим свою религиозную традицию.

А теперь обратимся к самому главному — к религиозным источникам просвещенческого универсализма. Сегодня мир столкнулся с невиданной гуманитарной катастрофой — с попытками ревизии христианского и просвещенческого универсализма и подмены единого исторического будущего всех народов попытками сепаратного прорыва в будущее счастливого меньшинства ("золотого миллиарда"). Утилитарные аргументы в пользу таких сепаратных стратегий хорошо известны. С одной стороны, это теория экологических и сырьевых "пределов роста", гласящая, что ресурсов планеты просто не хватит на то, чтобы построить на земле изобильное вселенское индустриальное или постиндустриальное общество. С другой стороны, это теория "плюрализма цивилизаций", которая, со ссылкой на данные современной культурной антропологии, указывает на то, что современная техническая цивилизация совсем не случайно зародилась именно в Европе. Только специфический европейский культурный код ведет из вращательного, кругового времени вечных повторений в линейное историческое время необратимых свершений и новаций, дающих кумулятивный эффект, называемый прогрессом. Культурам другого типа мешает приобщиться к прогрессу не просто невежество и необразованность, как думали классики эпохи Просвещения, а неискоренимая специфика их менталитета, связанная с архетипами культуры, с коллективным подсознательным.

Присмотревшись к этим аргументам внимательнее, мы начинаем постигать их скрытую языческую природу. Вот, оказывается, какая катастрофа произошла с просвещением в ходе радикального углубления процесса секуляризации. На каком-то этапе заветы христианского универсализма оказались окончательно забытыми и потерянными, и в этом духовно опустошенном пространстве заново поселились старые демоны язычества с их местными культами и пристрастиями к "натуральным", телесным критериям, отличающим героев от рабов, избранных от изгоев.

В христианском завете ключевыми были два принципа: универсализма (общечеловечности) и свободы. В проекции на прогресс они означали общность исторических судеб человечества (единое "светлое будущее") и незначительность "натуральных" препятствий, связанных с особенностями истории и географии и неравенством стартовых условий. "Дух свободен и дышит где хочет" — применительно к теории развития это означает, что усердие и организованность, воодушевление и решимость являются более важными факторами исторического прорыва, чем обилие природных ресурсов и благоприятные стартовые условия. Словом, классическая европейская идея основывалась на той же "пушкинской" формуле: свою христианскую идентичность хранить, обращая вовнутрь, а внешнему миру адресовать универсалии просвещения, обещающие достойное будущее для всех народов без изъятия.

И вот на наших глазах в этой формуле прогресса все поменялось местами. Светлое будущее Запад отныне приберегает для самого себя, отстаивая свою монополию на прогресс, а добродетели христианского смирения, самоуничижения и самоотказа предписывает остальному миру, призывая его отказаться от претензий на развитость. Свобода духа в истории оказалась стесненной природными ограничениями. Новейший социал-дарвинизм выдвигает тезис, согласно которому в условиях известных экологических ограничений и пределов роста право на самостоятельное развитие, на индустриализацию, урбанизацию и просвещение имеют уже не все народы, а лишь те, кто на конкурсе мирового рынка доказал свои решающие преимущества по критериям экономической рентабельности, материалоемкости, экологичности. Остальным предстоит сойти с дистанции и передоверить право на переработку своих ресурсов и возделывание своих территорий известным "передовикам" прогресса. Мир, таким образом, оказывается заново поделенным на расу господ и расу рабов, на избранный "золотой миллиард" и изгойское большинство, обязанное смириться со своей участью.

Все эти искушения социал-дарвинизма и расизма сегодня прямо исходят от нового претендента на мировое господство — Америки. При этом претензия на мировую гегемонию оправдывается указанными аргументами. Строя однополярный мир — то есть лишая остальные страны настоящего национального суверенитета, Америка тем самым устраняет препятствия на пути планетарного "естественного отбора". Слабые и неприспособленные, неадаптированные к мировому рынку вместе с утерей государственного суверенитета теряют возможности протекционистской защиты своих неэффективных экономик и своего неадекватно мыслящего национального большинства, которое в этой связи удостаивается прямо-таки расистского презрения и самых уничижительных эпитетов со стороны мирового либерального интернационала.

Перед Западной Европой в этой связи возникает драматический выбор. Американцы соблазняют европейцев возможностями разделить плоды их победы над Советским Союзом, а теперь уже, ввиду нового броска НАТО на восток, — и над Россией. Собственно, новейшая их авантюра на Балканах — это еще и попытка связать европейцев преступной круговой порукой. В военном отношении это может, ввиду безучастности официальной России, дать временную победу. Но в идейно-политическом отношении речь может идти только о роковом поражении, связанном с полной дискредитацией европейской просвещенческой идеи в глазах всего мира. Как показывает исторический опыт, идейные поражения в долгосрочном плане невозможно компенсировать никакими военными успехами. Ибо в большой истории судьбы народов решаются в конечном счете по критериям духа, а не материи. Духовное изгойство в мире даже при полном материальном блеске чревато непредсказуемыми сюрпризами в будущем. Достигла ли уже современная Европа той степени языческого падения, когда снижение ценностного уровня и статуса уже никого не волнует — была бы материальная сила и сытость?

Сегодня судьбы Европы решаются в России или в диалоге с Россией. Без России Европа не может избавиться от американского гегемонизма — как и в прошлом она не могла без нее избавиться от других претендентов на мировое господство. Причем нынешняя экономическая и военная слабость России этому не помеха, скорее наоборот. Именно грозный СССР толкал европейцев в объятия США и в НАТО. Сегодня Россия достаточно ослаблена, чтобы никому в Европе не угрожать, но в то же время она потенциально достаточно влиятельна, чтобы в союзе с нею Европа могла попытаться вернуть себе самостоятельный статус в отношениях с Америкой. Для того чтобы повернуться лицом к сегодняшней, униженной и ослабленной России, от Европы требуется мобилизация ее христианского духовного наследия. Языческая восторженность перед силой и успехом обрекала бы ее на дистанцирование от России и преклонение перед США.

Таким образом, сохранность христианского духовного наследия является главным показателем возможностей будущего становления Европы как автономного мирового центра.

Логика дистанцирования от США не является чисто политической или экономической. Настоящее дистанцирование Европы от Америки потребует от первой давно уже не наблюдаемого порыва духа. Ведь развенчать американский гегемонизм можно только на основе последовательного неприятия распространяемого США нового социал-дарвинизма, подаваемого в упаковке теории глобального общества, в котором беспрепятственно действуют механизмы естественного рыночного отбора, осуществляющие селекцию целых народов и континентов.

С идеологией социал-дарвинизма европейское меньшинство мира вряд ли может рассчитывать на настоящую стабилизацию своего положения в мире. Здесь действует своего рода зависимость: чем менее привлекательным выглядит современный "европейский проект" для восточного большинства планеты, тем менее самостоятельной в политическом и военном отношении предстоит быть Европе, вынужденной в этих условиях искать военно-стратегического покровительства США. Последние потому и заинтересованы в последовательном искажении и замутнении образа Европы в мире, что такая деформация образа усиливает зависимость европейцев от протектората со стороны США.

Говорят, что знаменитую битву при Марафоне, где в противоборстве греков и персов решалась судьба Запада, выиграла европейская идея. Можно смело утверждать: ведись эта битва сегодня, европейцы вряд ли бы ее выиграли — уж слишком отталкивающе искаженной начинает выглядеть в мире европейская идея.

Обратимся теперь к России. Свой шаг навстречу Европе она сегодня уже сделала. По своей доверчивой наивности этот шаг, пожалуй, не имеет себе равных во всей истории российско-европейских отношений. Сегодня у России складывается совершенно недвусмысленное впечатление, что Запад ее обманул. Исправить положение и спасти престиж европейской идеи в России сегодня может только решимость европейцев дистанцироваться от гегемонистских планов Америки и протянуть руку России.

Шаг этот был бы настолько же великодушен, насколько и рационально обоснован собственными интересами европейцев. Сегодня адекватная реакция России на вероломство Запада тормозится компрадорской политикой президентского окружения. Но и президенты, и их окружение меняются, долговременные интересы остаются. Если дистанцирования Европы от США не произойдет в ближайшее время, у России не останется иного пути, кроме прямого обращения к Востоку. Не будь семидесятилетнего погрома православия в России, не будь нынешнего крушения "второго мира", дающего России надежное союзническое окружение, поворот к Востоку можно было бы идейно и политически интерпретировать в смысле православного, "внутреннего" Востока. Помните, у Владимира Соловьева:

 

Каким ты хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль Христа?

Не будь компрадорского режима, Россия в нынешнем балканском конфликте оказала бы своевременную помощь православной Сербии и тем самым в борьбе с американизированным Западом идентифицировала бы себя как православный Восток. Но в силу катастрофического опоздания российского ответа на нынешний вызов Запада ответ придется давать в гораздо более жестких геополитических и военно-стратегических условиях, вызванных смыканием кольца НАТО и полным вытеснением России из Европы. И если, таким образом, внутренний православный Восток оказывается утраченным, альтернативой остается поворот к другому, внешнему Востоку, бесконечно далекому от нашей совместной с европейцами христианской прародины. Не окажется ли это выбором в пользу "Востока ксеркса", а не Христа? Пушкинская формула российского духовного присутствия в Евразии: внутренняя православная идентичность плюс мессианский потенциал европейского просвещения — оказалась бы нарушенной.

Нынешние вероломство и бесцеремонность западноевропейцев в отношении России в той мере, в какой они не вызваны прямым давлением США, могут быть связаны с убеждением, что в современном мире появились или вскоре появятся более надежные проводники европейской идеи, чем старый посредник между Западом и Востоком — Россия. Отметим сразу же, что это иллюзия. Многие из тех, кого современная Европа считает вестернизированными, завтра, вероятнее всего, перейдут на позиции антизападнического фундаментализма. В частности, это касается старого союзника Запада в его тяжбах с Россией — Турции. Турция долгое время держалась в границах известного политического цикла: традиционалистский восточный этатизм — либерализация, ведущая к реваншу фундаменталистской "уммы" над светской государственностью, — военный переворот, предназначенный предотвратить этот реванш и сохранить достижения модернизации и вестернизации. Внутри подобного цикла с неизбежностью растет энтропия — варианты и альтернативы сужаются в пользу наиболее вероятного. Наиболее вероятным, скорее всего, окажется фундаменталистский срыв и архаизация общества в духе реставрированной османской теократии. В пользу этого свидетельствуют два обстоятельства. Во-первых, во всем мире ощущается разочарование в чужих нормативных текстах — народы с надеждой обращаются к собственным цивилизационным традициям, надеясь обрести в них противоядие от недугов позднего модерна. Во-вторых, мусульманский регион переживает нечто вроде вторичного пассионарного перегрева — выброса внутренних энергий, которые многие рассчитывают использовать для расширения геополитического ареала мусульманской цивилизации. Вполне возможно, что аналогичные сдвиги вскорости мы будем наблюдать в других регионах незападного мира. Россия — единственная из крупных стран, находящихся вне границ Атлантики, которая имеет с Европой общие христианские корни, восходящие к античности. Следовательно, даже если у нас суждено пробудиться собственному, православному фундаментализму, это пробуждение в рамках христианского цивилизационного архетипа может работать скорее на сближение с Западной Европой, чем на противостояние ей. Важно только, чтобы современная азартная игра Запада в однополярный мир и планетарную гегемонию не толкнула окончательно Россию к Востоку. В этом случае насчитывающая уже не одну сотню лет экспансия европейской идеи в мире была бы окончательно остановлена.

Европе — совместно с Россией, отстаивающей ценности гуманистического универсализма и принцип единства исторических судеб человечества, — может быть дан новый исторический шанс в полицентричном мире. Европе, с подачи США демонстрирующей откровенный социал-дарвинизм и презрение к неадаптированному большинству человечества, такой шанс едва ли будет предоставлен. По логике, вызов гегемонистской однополярности со стороны "монолитного" Запада породит столь же жесткий ответ не менее монолитного Востока, в составе которого в конечном счете может оказаться и Россия. Западная Европа окажется намертво зажатой между этими непримиримыми монолитами, и о собственно европейской идее в этом случае предстоит надолго, если не навсегда, забыть.

Допуская в свои ряды православную Европу вместе с Россией, Западная Европа может способствовать строительству многоцветного в культурном отношении и полицентричного в организационном отношении мира. Подавляя и вытесняя свою православную составляющую, Европа обрекает себя на роль пассивного придатка Америки. Американцы, судя по всему, давно уже не дорожат европейской идеей и вряд ли помнят и понимают ее настоящее содержание. Оправдывается диагноз А. С. Пушкина, поставленный Соединенным Штатам еще в самом начале их мирового поприща. "С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстью к довольству (comfort)..." ("Джон Теннер").

Еще недавно можно было говорить об Америке, в которой демократическое общество выродилось в форму одномерного и манипулируемого потребительского общества. Теперь мы видим, что это потребительское общество стало смертельно скучать от собственной внутренней пустоты. Скука, как доказал Э. Дюркгейм, нередко ведет к депрессии и попыткам самоубийства. Не скрывается ли за американской авантюрой однополярного мира, чреватой непредсказуемыми последствиями, тайный суицидальный комплекс общества, тяготящегося собственной духовной пустотой? Субъектам, испытывающим подобный комплекс, свойственно взбадривать себя сильными наркотическими средствами или неожиданными авантюрами. Православная традиция, вышедшая, как известно, отнюдь не из варварства, а сменившая весьма развитую и нередко порочную в самой своей развитости позднюю греческую античность, выработала свои средства борьбы с этим недугом. Ее кодекс, выраженный в великопостной молитве Ефрема Сирина, Пушкин поэтически перефразировал в незабвенных строфах:

 

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

 

 Александр Панарин

 

 

← Вернуться к списку