Путешествуем вместе

Фламиниева дорога

Эх, дороги...

Из песни

 

Но будем описывать всё по порядку. Сегодня мы едем из Римини в Рим по древней Фламиниевой дороге. Грандиозность того, что называется “дорогами Римской империи”, до сих пор поражает. Невозможно понять: зачем в ту эпоху, когда люди передвигались только пешком или на лошадях, надо было строить дороги такой толщины и надёжности, словно по ним должны были двигаться танки? Разнокалиберные валуны укладывались в четыре слоя - так, что толщина дорожного покрытия достигала метра; когда, спустя девятьсот лет после строительства, средневековый историк исследовал одну из римских дорог, он сказал: “Ни один камень не пошатнулся”.

Так и кажется: эти дороги строили не обычные люди, а какие-то инопланетяне. Но больше всего поражает не прочность, не качество римских дорог, не система водоотводов, не путевые столбы с указанием расстояний до Рима — поражает забота о людях, что шли по этим дорогам- Это надо же: по обочинам высевался особый сорт мягкой травы, чтобы путник мог подложить её в обувь!

А как объяснить вот такой удивительный факт: дорога, которой мы едем, максимально выровнена по горизонтали? Хоть мы и пересекаем центральную, холмистую часть Апеннинского полуострова, но не замечаешь ни явных подъёмов, ни спусков: мосты и тоннели, которых здесь множество, держат дорогу на одном уровне, не давая ей ни спускаться в овраги, ни забираться на склоны холмов. Даже по звуку мотора слышно, что водитель вообще не переключает скорости: мотор гудит монотонно, и автобус катит по ровной, ничем не нарушаемой горизонтали.

Но насколько же усложняло строительство вот такое спрямление дороги! Лишь если дорога строилась на века - тогда были оправданы немалые эти затраты на сооружение десятков, если не сотен, мостов и тоннелей. Конечно, когда нет крутых подъёмов и спусков, покрытие не оползает, дожди и снега меньше портят дорогу, да и аварий - на ровном-то месте - должно быть значительно меньше.

Так что, судя по здешним дорогам, итальянцы мыслят веками; а вот мы с вами, судя по российскому бездорожью, не думаем о времени вообще.

У нас даже свежепроложенная дорога уже через год выглядит так, словно её нещадно бомбили. И это тем более поразительно, что для русских “дорога” - одно из важнейших, сакральных понятий. Трудно найти хоть одну русскую песню, в которой бы не упоминалась дорога. Можно сказать, что дорога есть русский символ, есть главное в нашей стране и в нас с вами. Но отчего же тогда так чудовищны, так невозможны дороги России?

Дороги, являясь, с одной стороны, результатом общенародного творчества, с другой - они же формируют и народную душу. Одно дело - из поколения в поколение двигаться по безупречной дороге, наслаждаясь комфортом и скоростью, привычно воспринимая весь окружающий мир как некую организацию, предназначенную для доставления нам удовольствий; и совершенно иное — пробираться по нашим российским дебрям и хлябям, сознавая свою беззащитность, ничтожность пред ликом жестокого и равнодушного мира.

Да, дороги Италии очень удобны - как удобны характер и жизнь самих итальянцев. Можно сказать, что итальянский менталитет столь же “горизонтален”, как и дороги Италии. Итальянцы на дух не переносят того, что их выбивает из привычно-горизонтального существования. Ни “высоты”, ни “бездны” не манят их так, как, к примеру, они манят русских. “Неизменность житейских привычек”, как определял счастье Шатобриан, для итальянцев гораздо важнее мятежных порывов, падений и взлётов души. Всё, что выводит из равновесия и самодовольства, из распорядка удобно сложившейся жизни, итальянцы стараются сгладить, смягчить - точно так, как они выпрямляют дороги, сооружая мосты и тоннели. И жить итальянскою жизнью, похоже, легко и приятно — так же приятно, как ехать по этой отличной дороге, созерцая пейзажи прекраснейшей в мире страны.

Катим по Умбрии. Что ни холм впереди - то и город: со старыми крепостными стенами и впритык поставленными домами песочного цвета, с непременной ратушной башней и'куполом собора. Слов нет - красиво. Природа здесь не дика - всюду засеянные поля и дороги, виллы и городки, - но и не истерзана цивилизацией. Хватает и рек, и лесов, и простора. Итальянцам удалось удержать равновесие между природой и человеком - оттого и пейзажи центральной Италии напоминают красиво запущенный парк, где присутствие человека не угнетает, а лишь дополняет и украшает природу.

Но время обедать - и, где-то недалеко от Ассизи, наш автобус притормаживает возле дорожного ресторана. Подробно описывать этот обед я, пожалуй, не буду - хотя лазанья и артишоки оказались отменные, - а перейду сразу к тому, как после обеда наша русская группа томилась и маялась: всем не терпелось снова отправиться в путь. Но водитель куда-то запропастился — итальянцы торопиться не любят, - и нам оставалось только ходить вокруг автобуса, то и дело поглядывая на часы, и с тоскою посматривать на уходящую за горизонт ленту дороги.

Вот тоже загадка: куда мы всё время торопимся? Почему мы не можем спокойно и самодовольно, как итальянцы, наслаждаться текущей минутой, жить “здесь и теперь”, но нам обязательно нужно куда-то стремиться, идти или ехать, расставаться с реальностью настоящего ради призраков будущего? Мы вообще неспособны жить настоящим, ценить и хранить то, что уже имеем; мы постоянно пытаемся отряхнуть, так сказать, прах реальности с наших ног — и готовы с восторгом шагать за мечтой, миражом и химерой.

Уже одно это - неспособность ужиться с реальностью, спокойно жить в настоящем — делает русских неисправимыми революционерами. Тем-то, быть может, и наводим мы ужас на иные народы, что реальность, в которой все прочие более или менее приспособились жить — нам, русским, скучна и постыла. Мы жаждем жизни иной, мы рвёмся к ней, как к единственной нашей надежде и цели; именно эта вот русская вечная неутолённость таит в себе столько опасностей и для нас, и для мира, но и несёт с собой некую (может быть, призрачную) надежду на выход из безнадежного тупика под названием “жизнь”.

Пока мы так рассуждали, водитель вернулся, автобус, гудя и покачиваясь, вновь покатил по дороге, и предчувствие скорого въезда в знаменитейший из городов — Вечный город! — уже наполняло нас особого рода волнением. Или это во мне оживает дух Гоголя, который, возможно, испытывал к Риму любовь более искреннюю и живую, чем к какой-либо из женщин? Так, в финале гоголевской повести “Рим”, когда герой, охваченный страстью к прекрасной Ан- нунциате, бежит к ней сломя голову, он вдруг оглядывается, видит крыши,

холмы, купола и тёмно-зелёные пинии Вечного города — и забывает в эту минуту восторга и себя, и Аннунциату, и всё на свете... Наверное, так и сам Гоголь, которому не довелось любить женщин, любил Рим, любил со всей глубиной и тоской, на какую способна была его восторженно-сумрачная душа.

Правда, нам Рим открылся не так театрально-эффектно, как гоголевскому герою. Въезд в город с востока почти незаметен. Просто-напросто придорожные строения становятся чаще и выше — и вот уж мы едем не по Фламиние- вой дороге, а по римской улице с тем же названием, “Via Flaminia”. Сразу видно, что город живой, обжитой и уютный. Даже по лицам прохожих, по этим ухоженным дамам с собачками и по парочкам молодёжи, бредущим в обнимку, легко догадаться: им здесь хорошо. Да, город стар, кое-где тесен, не всегда безупречно-опрятен, но в нём себя чувствуешь, словно в старой квартире, где, наверное, сами жильцы уж не помнят происхождения и назначения многих комнат, углов и чуланов, но где сохраняется дух векового уюта, дух незапамятно-древней, густой, многослойной, таинственной жизни. Вот уж где, видимо, хорошо себя чувствует genius loci, тот “гений места”, который незримо живёт где-то здесь, в переулках и арках, в теснинах дворов, под лепниной тяжёлых фасадов и в плеске фонтанов...

Казалось, что Рим — словно пленник себя самого. Он словно сам себя зачаровал, заморочил, околдовал — да и сам уж забыл: как, зачем, для чего так немыслимо-долго он существует на свете? К чему вся эта обветшалая роскошь и камни руин, вкруг которых толпятся туристы, и мрачная тень Колизея, и эти вот чайки, что вьются над крышами и куполами? Да, Рим заложник пороков и роскоши, собственных древних легенд, он пленник каменной мощи и красоты, грандиозный гибрид бальной залы и кладбища, храма, музея и рынка... Воистину, он вобрал в себя всё, что входит в понятие “город”, — и теперь сам не знает: что делать, как быть с этим всем неуемным богатством?

 

Андрей Убогий

 

Из очерка «На счастливой земле». Впервые опубликовано в журнале «Наш современник», № 1, 2013

 

Предыдущая главка

 

Продолжение здесь

← Вернуться к списку